Леонора Флейшер - Герой. Бонни и Клайд: [Романы]
— Вот! Пожалуйста… Десять, тридцать, пятьдесят долларов наличными. Сколько у тебя, Чаки? Дай мистеру ла Планту, сколько у тебя там есть…
Оператор вывернул свой бумажник, Гейл собрала все деньги и отдала Берни:
— Вот! Поехали! Джон в опасности!
Что за сумасшествие! Какой смысл спорить с женщиной, когда ей вожжа под хвост попала? Пожав плечами, озадаченный Берни ла Плант сунул деньги в карман и пошел за Гейл и Чаки к двери.
— О Боже, вы, люди рекламы и телевидения, думаете, что все покупается за деньги, что за деньги можно купить людей. Какая дешевка!
Машина Четвертого канала неслась по ночным улицам, вонзаясь лучами фар во тьму. Лицо Гейл посерело от волнения, сердце отчаянно билось от боязни за Джона. После того как они проехали двенадцать кварталов от дома Берни, к ним присоединился полицейский эскорт, завыли сирены, замигали яркие огни на крышах автомобилей, и они помчались еще быстрее, набирая скорость; теперь уже ничто не преграждало им путь. В машине с помощью монитора можно было смотреть различные каналы, повсюду показывали одно и то же — Джона Баббера, который вот-вот спрыгнет с небоскреба. Герой, ангел, спасший рейс 104, собирался совершить самоубийство.
— Это вы виноваты во всем! — сквозь зубы прошипела Гейл Берни.
— Я виноват? Я виноват в том, что этот болван залез на карниз?
— Если что-нибудь случится с Джоном Баббером, мистер ла Плант, я отдам вас под суд, и вас так засудят, — со всей строгостью закона, — клялась Гейл. Она по-настоящему страдала, раздираемая страхом за Джона и ненавистью к его мучителю.
— Похоже, все влюблены в этого ненормального! — возмутился Берни. — Я этого просто не понимаю! Но при чем тут я?
Гейл сердито посмотрела на него, ее темные глаза сверкали от гнева.
— Да, — презрительно ответила она, — в него все влюблены, вся страна его любит. И страна будет очень расстроена, если он разобьется насмерть из-за того, что его шантажирует такой подонок, как вы.
— Я шантажирую? — Берни был совершенно сбит с толку. Все это было выше его понимания. — Я что, виноват в том, что кричал на него, когда он ехал в своем лимузине? Он вор! Он украл мои…
Но не успел он произнести последние слова, не успел сказать Гейл Гейли, что именно Баббер украл у него его ботинок, деньги и славу, как Гейл буквально взорвалась, словно огнедышащий вулкан, только услышав слово «вор».
— Во всей этой суматохе у него была минута слабости! — закричала она. — Это совсем не то же самое, что целая жизнь, состоявшая из преступлений.
— Да, я не безгрешен, я не совсем идеален, но все же я не понимаю вашего отношения ко мне. Ведь я спас вашу ж…
Но Гейл даже не пыталась вникнуть в слова ла Планта.
— Жизнь, состоящая из преступлений, доведенная до последней точки вашим отвратительным поступком. Подумать только — шантажировать национального героя!
— Я спас вашу — что-о-о? — Берни удивленно вытаращил глаза. Это было уже что-то новое. — Шантажировать?
Огонь в глазах Гейл обратился в два взрыва:
— Вы думаете, я вас не раскусила? — закричала она. Ее подогревала уверенность в собственной правоте. — Хотя вы еще и не в тюрьме, это совсем не означает, что вы на свободе. У меня достаточно репортерского опыта, и я хорошо знаю людей, подобных вам, последний подонок!
Это поистине был удар ниже пояса.
Лицо Гейл смягчилось.
— Измученный дымом и огнем, Джон пережил минуту слабости, — произнесла она голосом, дрожащим от любви и сострадания. — Он жил в нищете, в машине. И проявил минутную слабость, украв мою сумочку.
Челюсть у Берни отвисла, и Чаки издал возглас недоверия:
— Стянул твою сумочку? В то время как спасал тебя? Ты что, шутишь?
— И продал ее мистеру ла Планту, подлецу, который теперь пытается шантажировать бедного Джона, — торжествующе закончила Гейл.
Шантажировать! О Боже! Да она, видно, совсем спятила! Берни был настолько потрясен этими обвинениями, что был не в состоянии выдавить ни звука, а это случилось с ним впервые в жизни.
— Он, должно быть, псих? — изумился Чаки. — Спас всех этих людей и прихватил сумочку?
Чувства переполняли Гейл:
— Да потому, что он был настоящим героем, Чаки. Он действовал по велению сердца. Он не ожидал, что средства массовой информации начнут носиться с ним, как со знаменитостью. Не ожидал он и награды в миллион долларов. Он спас пятьдесят четыре человека по велению души, из чувства глубокой любви к людям, — именно это заставило его броситься в самолет, когда здравый смысл говорил ему обратное. Он хотел уладить дело с кредитными карточками и продал их ла Планту. За сколько он продал вам эти карточки? За пару долларов? Этих денег ему хватило только на то, чтобы купить себе примитивный ужин…
Никто и никогда не разговаривал с Берни ла-
Плантом с таким презрением, даже Эвелин. Для Гейл Гейли он представлял собой нечто, на что можно наступить ногами. Если она на самом деле верила в то, что говорила, в эту дурацкую чушь, то неудивительно, что она ненавидела его.
Берни был слишком потрясен всем происходящим, чтобы дать ответ на этот вопрос, но его ум лихорадочно искал решение. Почти все, что говорила Гейл Гейли, было истиной, за исключением двух вещей. Совсем не из чувства любви к своим собратьям герой вошел в горящий самолет, а из-за доверия и надежды, которую прочитал во взгляде мальчика. И во-вторых, пятьдесят четырех человек спас не Джон Баббер, а Берни ла Плант, тот самый Берни, который слушал сейчас оскорбления знаменитого репортера.
— Это все не для протокола, Чаки, — сказала Гейл. — Потому что если Джон Баббер будет жить, мистер ла Плант поклянется ему, что больше не посмеет его терроризировать. Более того, он извинится перед Джоном.
Последние слова Гейл словно вывели Берни из оцепенения.
— Это я должен извиниться перед Баббером? Невероятно!
Гейл нахмурилась.
— Я могу отрицать, что у меня были с собой в самолете эти кредитные карточки.
— То есть соврать, да? — с изумлением спросил Берни.
Гейл отвернулась, немного смущенная.
— Даже если я скажу правду, я представлю дело так, как сейчас, и люди все равно поверят мне, потому что Джон — больше, чем герой, а вы — последний подонок. И ваше имя станет синонимом цинизма и шантажа, и вы не получите ни цента.
Берни с беспокойством смотрел на нее. Похоже, что она действительно была готова осуществить свои угрозы. Он подумал о Джое, о том, как все это отзовется на его сыне.
— У меня есть ребенок, я человек, Бога ради.
Гейл надменно посмотрела на него.
— Тогда хотя бы ради вашего ребенка проявите хоть какую-то порядочность, будьте выше ваших мерзких инстинктов!
Вдруг Гейл осознала происходящее: в порыве гнева на Берни ла Планта она на минуту забыла об опасности, угрожающей ее Джону. Тут она вспомнила, куда едет и зачем. Рыдания вырвались из ее горла, и она не могла сдержать их.
— Возможно, вы уже убили его!!! — закричала она.
— Какая чушь! — подумал Берни. — Только этого мне еще не хватало.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Если бы не сопровождавший их полицейский эскорт, машину, в которой ехали Чаки, Гейл и Берни, остановили бы за несколько кварталов от «Дрейк-отеля». Обширная площадь вокруг была оцеплена полицией, приостановлено движение транспорта. Перед зданием отеля стояли десятки полицейских машин. Наготове были пожарные машины и аварийные службы, готовые эвакуировать жертвы, если таковые появятся. Прибыли две машины «скорой помощи» со всем необходимым оборудованием и медикаментами.
Съемочные группы трех телевизионных каналов: Четвертого, Восьмого и Тринадцатого — также прибыли на место происшествия. Четвертый канал представлял Эд Конклин.
Кроме теле- и радиорепортеров была здесь и небольшая армия газетных репортеров и фотографов, которые держали наготове свои камеры, нацелив их на пятнадцатый этаж, на карнизе которого находился герой Джон Баббер, готовый к прыжку. Более тысячи мужчин и женщин собралось за установленными полицией заграждениями; некоторые женщины держали на руках детей.
Полицейские патрулировали взад и вперед вдоль заграждений, чтобы предотвратить нарушения общественного порядка. Публика здесь отличалась от толпы зевак, которые слетаются, как саранча, на место катастрофы. Эти люди сильно переживали за Джона Баббера, хотели, чтобы он жил. Это была не толпа, орущая: «Прыгай! Прыгай!» Напротив, люди кричали: «Нет! Нет! Не смей прыгать!»
А над ними, на пятнадцатиэтажной высоте, в своем парадном костюме маячила на карнизе маленькая одинокая фигурка героя. И хотя зрители не замечали этого снизу, на глазах у него были слезы, Джон Баббер дошел до крайней точки, он потерял смысл жизни. Он никому не желал зла, но, несмотря на это, причинял боль многим людям, в том числе Гейл, которая верила в него.
